Jurgis Kunčinas

Вдали от наших дней, дорог, угля –
пир плесени и крошево барокко,
оборка, танцем поднятая робко,
и твердый взгляд из черного угла.

Ряд почерневших окон, ветхий том,
сухой цветок на тысячной странице,
та, кто читает и уснуть боится,
и доски пола, прячущие стон.

Часы, давно стоящие, фаянс
глотает муть, текущую из крана,
пронзительность мышиного сопрано,
фальшивит пианино – си-фа-ля.

Дороги, что порой не различить,
в траве улитка выставляет рожки.
И птичьи гнезда под коньком сторожки,
июльский день, последние лучи.

Слепая старость, перечень потерь,
где не хватает лишь последних строчек.
Одна, совсем одна. Боль не отсрочишь.
И только ветер открывает дверь.

Дождь – выше и дольше стен.
Ноют у мёртвых головы.
Мы медленно движемся к тем —
Тяжелым, будто из олова.

В любимые дали – дрозд.
Куда ж ему деться –
Послушному тяге гнезд?
Миграции? Памяти детства?

А может, не осознав
Ошибку, что путь – бесплодный,
Ты принял за пух гнезда
Звезду, ее шар холодный?

Дождь выше и дольше стен.
Мы тише и строже многих.
Сквозь головы – гнёзда – день
И ночь: прямота дороги.

прогалина в восемь углов распахнулась ладошка дозору
как движутся вёсны что сделано вёснами что
ты можешь увидеть смотри как вращается воздух
мужчину с удилищем женщину с белым бельем
ревущего мальчика группу смакующих пиво
едва уловимого взглядом кота под антенной хвоста
найдешь в себе силы вдыхать едко пахнущий дым тот
дым осени прошлого года дым листьев твоих почерневших
увидишь ли девушку в ровном проборе дороги
а если увидишь сумей угадать ее мысли
строй воинов все еще бойких старух прозорливых
худой и возвышенный ксендз одиноко шагает
ты видишь как двое дерутся, а третий стоит и глазеет
руины строения с грохотом рушат в прицепы
с прогалины в восемь углов той ты многое можешь увидеть
когда встало солнце и если смотреть не устанешь
пока ты смотрел стали башни тонуть в горизонте
стыдливые пятна кропят черепичные крыши
весна настоящая если тех крыш не увидеть
сгущается зелень легко заполняя пейзажи
постой на горе уложи это в памяти прочно
и до всех весен грядущих память свою охраняй

Все будет ждать: забытые дела,
густая боль и плотный мрак подлеска.
Луга цветут так медленно. В глаза
вонзается обман – легко и резко.

Все это – не впервые. И опять
ты, онемев, сидишь, согнувшись втрое.
Как знак вопроса на упрек настроен,
и только SALVE может исцелять

в который раз. Дрожит во тьме рука,
как влажный камень легшая на плечи.
Так летняя жара друзей калечит
и гонит прочь. И бережет врага.

И ты один. А клены – высоки.
И не желая понимать и помнить,
ты сам не знаешь места и строки,
что записал. Там полдень? Сумрак? Полночь?

Смолкают споры. Мысли. Как в конверте,
в скорлупке лба теснятся чудеса.
Тускнеет лето, будущие смерти
приходят в разнотравье и леса.

Раз так – прощай, мой крошечный корабль
и добрый незнакомый человек!
Пусть реки здесь кривы, как сноп парабол,
пусть ты, седое небо, рвешься вверх.

Последний свет под крышей гасит вечер,
и лишь лицо в окне – мазок огня.
Сырой проулок сберегает, им подсвечен,
усталость неба, странника, меня.

Когда за городом долины и холмы
Полны покоем, пьют протяжный холод,
Когда блестит металл антенн хромых,
Как светляки, где полог тьмы проколот,

Все стынет – голос радио и твой,
Когда окну не победить румянца
Деревьев, расстающихся с листвой,
Мои слова не к нам с тобой стремятся.

Глаза смыкает память, а не сны.
Там череда пейзажей, на которых
Бежим вдвоем у колоннад лесных,
Ты чуть быстрей. И не сбавляешь скорость.

Потом как будто пусто. Трепет джаза.
Совсем не джаз, а комариный вихрь.
Потемки прячут контуры пейзажа,
Где ты меня нашла не в нас двоих.

А может, так и лучше. Снова в город.
Но ждет, что за чертой осталось, и
Что долго после остужает морось;
Когда приятна изморозь листвы,

Когда становятся честны и хрупки люди,
Вода горчит, смывая с горла сласть,
Так тих и так разумен звук прелюдий.
Что понимаю: осень началась.

В финале августа – обрыв,
Конец, как у молитвы – amen.
Приходит дождь, листву омыв,
Но под ветвями – пыль и камень.

В финале августа, дрожа,
Ждет голос, никого не встретив.
В финале августа – пожар,
Без нас зажженный кем-то третьим.

Без нас — шумящие леса,
Массив осин, берез и сосен.
Как гребень ведьмы в волосах –
Мотив, с которым входит осень.

В финале у всего – обрыв.
Твои шаги – необратимы.
Так и останешься, застыв,
Под багровеющей рябиной.

В меня направлен властный взгляд зимы.
Очерчен город – контуры и краски.
Сдаваясь притяжению земли,
Всё ближе наши головы к развязке.

Когда в предместьях серые дома
Сулят тебе покой, уютный сумрак,
Ясней пророка видишь, кем дана
Та простота, сокровище безумных.

Поверх белесых крыш, подъездов, труб,
Поверх холмов, поверх садов бесплодных,
Я пробиваю первую из троп –
Таких прямых, отчетливых, бесплотных.

Я не отвел глаза. Тогда зима
Рванулась прочь, окрылена морозом.
Прорезавшая лица полутьма –
Как мимо прогремевшая угроза.